Между нами говоря - несчастный я человек. Можно также сказать - постоянно невезучий. Причём и в личной жизни, и в рабочее время, и в послерабочее время, и в любое другое время. А исходя из этого, вполне могу считаться до потери пульса несчастным человеком. Думаю, что никто и не будет мне возражать. А если кто засомневается, то возьмем, к примеру, мои авиаперелёты.

По долгу своей, вероятно недолгой службы, мне раз в месяц приходится летать в другие города. Сразу слышу завистливые восклицания, типа: «Ну, дружок, тогда ты не вполне несчастный!» Но, милые мои, не спешите завидовать, прошу вас, не спешите. Потому что никогда мне не выпадает, к примеру, место рядом с симпатичной девушкой  или на худой конец  с интересным собеседником. В подавляющем большинстве случаев мне попадаются старушки с бурчащими животами или серокожие, измученные прыщами девицы, с красными насморочными носами. Реже моими соседями оказываются толстые фыркающие мужчины; они немедленно сбрасывают пиджаки, требуют виски с содовой и одновременно влезают по самые багровые уши в финансовые страницы «Нью-Йорк таймс». Мне они внимания уделяют ничтожно мало, в основном, когда всё прочитывают о займах, процентах и тому подобной романтике. После двух– трёх заходов по виски,  безразлично глядя в глаза, бормочут что–то пару минут об инфляции, а после безмятежно засыпают, дыша на меня ещё свежепахнущим напитком успеха и процветания.

Но это ещё не худший вариант. Не раз мне попадались места у прохода, а у окна занимала места мать с бигуди в волосах, в сопровождении своих горластых отпрысков. Обычно они поднимали меня за полёт раз 20-25, и их маршрут был убийственно прост: в туалет и назад. Причём прохаживались они лишь  для развлечения. Но упорно ходили по моим ногам без остановок - туда и обратно. Иногда кого-то из них рвало.

Но и это не самый плохой вариант. Однажды у моей пожилой чёрной соседки разболелись зубы. Её стоны, перекрывавшие рокот моторов, переросли в малоприглушённые вопли. Дама не по летам крепко хватала то ручку кресла, то мою руку. В своих мечтах я даже дошёл до кощунства: мне хотелось, чтоб в самолёте оказались террористы и уложили всех на пол; я даже был готов принять смерть. Этот вариант казался мне несравненно лучше моего теперешнего. Кончилось тем, что зубная боль перекинулась на меня, и я стал стонать в унисон с дамой. Мы так стонали, что некоторые пассажиры плакали. А стюардесса подарила мне цветок.

Вот и на этот раз я не строил иллюзий насчёт моих будущих соседей. Смиренно сидел у иллюминатора и ожидал очередных испытаний судьбы.

Пропорхнула ослепительно смуглая девушка в белом, итальянского типа - конечно, мимо меня, уселась рядом с утконосым кадетом и сразу улыбнулась ему. Появились два бронтозавра - муж и жена, я замер, но они продираясь сквозь проход прошли мимо. Вдруг, рядом со мной уселся священник в сутане, такого в моей самолётной-перелётной практике ещё не было, и я обрадовался. По его отполированным щекам бродила пахнущая ладаном улыбка. А между нами бухнулся в кресло тип в ковбойской шляпе и футболке с надписью: «Поцелуй меня, я из Техаса». Он сразу же напялил шляпу на кончик носа и уснул.

Мы уже летели. Земля несколько раз перевернулась, выпрямилась, и исчезла. Милые стюардессы жестами показывали как надо спасать себя пользуясь спасательными поясами, если мы упадём в океан. Я укорил себя в очередной раз: после бесчисленных просмотров, я никогда так и не запомнил, что для этого нужно делать. Ровный гул наполнял салон, ковбой спал почти без храпа, священник перебирал чётки. Вдруг замигали лампы, засветились надписи, самолёт резко накренило. В репродукторах взволнованно завибрировал голос пилота: «Наш самолет снижается. Один из моторов отключился, второй работает с перебоями. Будем садиться в океане. Убедительно просим оставаться на своих местах до полного приземления». Какая-то женщина дико захохотала: - Мы падаем в воду, а он говорит «приземление!»

Стюардессы стояли в проходе, хрупкие, растерянные; наклеенные улыбки жалко застыли на их лицах. Пассажиры кричали, слышался плач, кто-то визжал: „Вы не имеете права!" Самолёт сильно тряхнуло  и он накренился в другую сторону. Стюардессы упали на пассажиров.

Побелевший священник молился, потом перебил молитву и громко закричал:

-  Господи,   не   допусти этого!.. Господи, останови это, я ведь так служил Тебе!.. Не допусти, Господи!..

Я разбудил своего соседа-ковбоя:

- Эй, мы падаем!

Оказалось, он был страшно пьян. Из-под шляпы на меня рявкнуло: заткнись! — и он снова захрапел.

Как и все, я сжал руки на подлокотниках кресла: «Господи, научи меня как встречать смерть... Я боюсь, Господи... Очень боюсь... Но я верю, что Ты знаешь об этом и допускаешь нашу гибель... Поэтому я готов, мой нежный Господи...»

Бешеный голос пилота вновь ворвался в салон: «Я сказал оставаться на местах, не ходить по проходу, вы мешаете. Все по местам!»

-  Господи, страшно мне... Прошу, укрепи   меня...   И   не оставь ту, которую люблю, и не оставь маленьких дочек... И мать утешь и сохрани. Господи, будь с ней, когда она узнает... Я вспоминаю пальмовые ветви под Твоими ногами и ту смоковницу, которую Ты испепелил...

Вдруг мой сосед приподнял шляпу: «чего все орут?»

Я объяснил, он мгновенно затрясся, через колени священника бросился в проход и куда-то пополз.

- Ты не можешь обмануть, Господи, ведь Ты пережил Голгофу, Ты знаешь дыхание смерти... Ты не оставь их, Господи... Ты утешь их... А меня прости, Господи...

Я заглянул в иллюминатор. Вода уже синела совсем близко. Вдруг самолёт снова тряхнуло, и тут же счастливый голос пилота счастливо прохрипел:   «Заработал второй мотор! Оставайтесь на местах! Будем садиться на ближайший аэродром, в пятнадцати минутах отсюда...»

Все затаив дыхание прислушивались к гудению мотора. Минут через двадцать  мы сели на военный аэродром. Стюардессы с разбитыми коленями гордо улыбались. Откуда-то приполз мой сосед-ковбой, он лишился шляпы и от испуга потерял дар речи. Что-то промычал и застыл, как чучело в музее.

Священник уже успокоился и поглядывал на меня. Наконец, не выдержал:

- Я видел, как вы молились. Вы что, верующий?

- Наверное, отец, я очень плохой верующий... Когда мы падали, мне было так страшно, так страшно...